Революционная символика 1917 года. Символы Революции

Первое время к вопросам символики большевики относились безразлично: красное знамя они использовали скорее по революционной традиции, а герба у Советской России не было до июля 1918 года.

Однако с началом советского государственного строительства стало понятно, что отсутствие официальной символики создаёт множество проблем, особенно в таких структурах, как армия.

Инициатива утвердить новый государственный флаг исходила от главного партийного бюрократа — Якова Свердлова. Большевики считали его лучшим организатором, именно поэтому Свердлов возглавил президиум ВЦИК.

8 апреля 1918 года Свердлов предложил признать Красное знамя революции государственным флагом Советской России. Инициативу поддержали, и спустя шесть дней, 14 апреля, был опубликован декрет о флаге Российской республики.

«Вплоть до апреля 1918 года официальным флагом социалистической республики продолжал оставаться бело-сине-красный флаг, принятый ещё Временным правительством. Хотя он почти не использовался, были случаи, когда его вывешивали наравне с революционными красными знамёнами», — рассказал в беседе с RT историк, член Геральдического совета при президенте РФ Станислав Думин.

• Первый председатель Всероссийского центрального исполнительного комитета Яков Свердлов
• РИА Новости

«Красные» традиции

Коммунисты, аргументируя цвет нового знамени, ссылались на средневековую Персию, где в конце VIII века произошло Восстание краснознамённых. Однако оно не имело никакого отношения к революционному движению, поскольку носило исключительно религиозный характер.

Красный цвет как революционный символ получил распространение в эпоху Великой французской революции, когда левые радикалы (якобинцы, пришедшие к власти на волне революционного террора 1793—1794 годов) активно использовали красный фригийский колпак как одну из эмблем республики, а красное знамя — как символ крови мучеников революции.

В XIX веке красный флаг окончательно утвердился в качестве революционного символа. А поскольку главными революционерами в это время стали социалисты и анархисты, именно они присвоили себе право на красное знамя, которое отныне поднималось там, где вспыхивали восстания против власти.

В мае 1831 года в уэльском городе Мертир-Тидвилле рабочие подняли мятеж против английских властей. Они поддерживали движение чартистов, выступая против роста безработицы и сокращения заработной платы.

В 1832 году красный флаг поднимают в Париже на похоронах видного либерального политика генерала Ламарка. Алое знамя с надписью «Свобода или смерть» стало символом республиканцев в последовавшей вскоре революции 1832 года. Впрочем, её быстро подавил король Луи-Филипп, а за красным флагом утвердилась репутация символа бунтовщиков.

«Революционным красный флаг сделали политики. Ранее красный цвет широко применялся в гербах и знамёнах европейских государств — от Англии до Швейцарии. Но с XIX века красный флаг становится символом революционного движения, и именно в таком качестве его приняли большевики», — рассказал в интервью RT Думин.

Символ революции

Во время революции 1848 года французские коммунисты попытались сделать красное знамя государственным флагом республики, провозглашённой 25 февраля. Но временное правительство во главе с Альфонсом де Ламартином убедило народ в необходимости сохранить трёхцветное знамя, ставшее символом французской нации. Компромиссным решением, отвечающим требованию радикалов, стала красная розетка — её добавили на флаг как знак революции. Эти события увековечил художник Филиппото, изобразивший на своей картине защищающего трёхцветный флаг Ламартина на ступенях парижского муниципалитета.

• «Альфонс де Ламартин у Отеля-Де-Вилль отвергает красный флаг 25 февраля 1848 года»
• Феликс-Эмманюэль-Анри Филиппото

С марта по май 1871 года в Париже действовало революционное правительство. Столица Франции после массового недовольства поражением в войне с Пруссией стала оплотом наиболее радикальных сил: большинство депутатов созданного революционерами правительства — коммуны — были социалистами и анархистами. И разумеется, они подняли красный флаг, под которым сражались против войск правительства Франции, сформированного национальным собранием. Но коммуна была подавлена, и алое знамя снова оказалось вне закона.

Зато красный флаг всё чаще можно было увидеть во время рабочих забастовок и митингов. Так он «дошёл» и до Российской империи, появившись на первой политической демонстрации у Казанского собора в 1876 году. Вскоре красный цвет стали использовать левые и либеральные российские оппозиционеры. Представители конституционных демократов шли под красным знаменем не менее охотно, чем социалисты.

• Первая демонстрация на Знаменской площади в Петрограде перед памятником Александру III
• Gettyimages.ru
• Hulton Archive

После образования РСДРП (Российская социал-демократическая рабочая партия) красный флаг приняли и социал-демократы — как большевики, так и меньшевики. Красное знамя поднималось в дни революции 1905-го, а после февральской революции 1917 года стало главным символом радикальных перемен, в то время как государственный триколор постепенно отходил на второй план.

«Интересно, что красный флаг был принят в качестве государственного в , где правящая нацистская партия считалась социалистической и поэтому использовала традиционный цвет флага рабочего движения, добавив к нему партийную эмблему — свастику. Есть информация, что жители немецких городов, сдаваясь нашей армии, спарывали с нацистских флагов круг со свастикой и вывешивали красные полотнища на своих домах», — рассказал Думин.

Однако у пришедших к власти большевиков монополии на красный флаг не было. Если белое движение выбрало в качестве своего знамени отвергнутый коммунистами триколор, то представители левого антибольшевизма сохраняли верность красному цвету. В июне 1918 года в Самаре собрался комитет членов Учредительного собрания, разогнанного большевиками. Эсеры, захватившие в нём лидерство, выступили против своих недавних союзников большевиков под красными знамёнами.

Ижевско-Воткинское рабочее восстание против большевистской диктатуры тоже проходило под красными флагами. А сформированные восставшими Ижевская и Воткинская дивизии прошли всю в войсках адмирала Колчака. Они приняли символику белых армий, но до конца войны уходили в бой под звуки «Интернационала».

Знамя Победы

В советское время бытовало мнение, что красные флаги широко использовались в Древней Руси и Московском государстве. Однако современные историки считают это заблуждением. Древние стяги чаще всего делались разноцветными, богато вышивались золотой и серебряной нитью. Красный цвет никогда не был главенствующим, хотя и применялся широко, поскольку является ярким и виден издалека. В русских летописях нет упоминаний о цвете знамён древнерусских князей, но обязательно указывается, что они украшались изображениями святых. Тем не менее эксперты говорят о прямой связи красного знамени с русской военной традицией.

«Красный цвет присутствовал и на древнерусских знамёнах, знамени ополчения Минина и Пожарского, а в XVIII—XIX веках стал одним из главных цветов полковых знамён русской императорской армии», — отметил Думин.

Красный флаг был первоначально принят как государственный в РСФСР, а затем, после образования СССР, он стал символом молодой советской республики. Распространение левой идеологии после Второй мировой войны привело к власти коммунистов во многих странах мира — и красным знаменем «вооружился» целый ряд государств.

«Для России красное знамя — в первую очередь Знамя Победы, именно в таком качестве оно включено в современную символику нашего государства. К тому же для большинства наших граждан красный флаг связан с воспоминаниями о прошлом. Часто он становится символом ностальгии по успехам и достижениям СССР», — считает Думин.

• Боец Красной армии водружает Знамя Победы на здании поверженного Рейхстага
• Министерство обороны Российской Федерации

По словам эксперта, в 1990 году после выборов депутатов Верховного Совета РСФСР начались поиски новых символов России.

«И депутаты обратились к бело-сине-красному флагу, который в то время уже активно использовался на митингах и демонстрациях как символ демократической России. Первоначально большинство депутатов были не готовы поддержать символ, ещё недавно считавшийся контрреволюционным, но после августовских событий 1991 года петровский флаг вновь стал государственным флагом России», — резюмировал Думин.

Работа американского историка Алек-сандра Раби-новича — плотная, густо насыщенная фактурой политическая история периода от Июльских дней 1917 года до Октябрьского переворота. Главный фокус его внимания — собы-тия в Петрограде и роль в них больше-вистской партии. Этой темой амери-канский исследователь занимается уже больше полувека. Написанная на осно-ве мемуаров, газет, западных архивов (советские были для Рабиновича за-крыты), книга «Большевики приходят к власти» вышла на английском языке в 1976 году. Она встре-тила враждебную реакцию офи-циальной советской исторической науки, так как противоречила догма-тической трактовке истории Октября. С приходом перестройки, однако, книга стала первым переведенным в СССР крупным исследованием революции, исхо-дящим из западной академической среды.

Рабинович описывает революцию не как внезапное событие — переворот или заговор, а как длительный процесс, в ходе которого сцеплялись и двигали исто-рию вперед самые разные, зачастую случайные обстоятельства. Важнейшую роль в этой «революции снизу» играли массы, которые не только использова-лись большевиками для достижения политических целей, но и сами использо-вали их. Во многом рост влияния большевистской партии был обусловлен стра-хом масс рабочих, солдат и крестьян перед реакцией. Сам захват власти в октя-бре был, по мнению ученого, спровоцирован начавшимся наступлением Вре-менного правительства на крайне левые силы. Впрочем, субъективный фактор в революции также имел значение — Рабинович не скрывает уважения к Лени-ну и его лидерским качествам: «Едва ли можно в недавнем историческом про-шлом отыскать пример, более наглядно и убедительно показывающий, какой огромной, даже решающей может быть роль личности в истории».

Внутрипартийная демократия большевиков образца 1917 года, подробно опи-санная Рабиновичем, перекликалась с перестройкой. Различные группировки и организации внутри партии имели свои интересы, мотивы и идеологические устремления, и это сильно отличалось от созданной советской историографией железной когорты исполнителей гениальной ленинской воли. Попутно автор разделывается с рядом историографических мифов поменьше, например о большевистской инициативе в создании Военно-революционного комитета — и о том, что он изначально был предназначен для свержения Временного пра-вительства. Революционная демократия 1917 года не сводилась только к боль-шевикам, которым приходилось прибегать к помощи союзников, например ле-вых эсеров или анархо-синдикалистов. Они не были слепыми исполнителями воли Ленина — для них важнее было защитить советы, комитеты и другие органы от контрреволюции.

«С удобных позиций более позднего свидетеля видно, что те, кто в сере-дине лета 1917 года с такой легкостью списал большевизм как серьезную политическую силу, совершенно не приняли в расчет основные интере-сы, значительную потенциальную силу петроградских масс и огромную революционную притягательность революционной политической и со-циальной программы, предложенной большевиками. Кроме того, этих легковерных людей, несомненно, ввел в заблуждение выходивший из Зимнего дворца поток декретов с жесткими формулировками. Они придавали действиям Временного правительства видимость целе-устремленности, силы и энергии, которыми оно не обладало. Несмотря на пламенную риторику, почти ни одна из основных репрессивных мер, принятых кабинетом министров в тот период, не была до конца претво-рена в жизнь или не дала желаемых результатов».

Виталий Старцев. «Штурм Зимнего. Докумен-тальный очерк» (1987)

Вышедшая к 70-й годовщине Октябрь-ской рево-люции научно-популярная книга Виталия Стар-цева, как сообща-лось в аннотации, была «рассчи-тана на идеологический актив». Однако работа, подробно описывающая «глав-ное событие Октя-брьского вооружен-ного восстания в Петрограде», инте-ресна и сейчас. Несмотря на то что само событие в идеологии страны лишилось своего сакрального статуса, а гигантское панно около станции Лан-ской с маршрутом Ленина в Смольный, упоминаемое Старцевым, сейчас унич-тожено До конца 2000-х торец дома № 2в по Сердо-больской улице рядом со станцией Ланская Выборгского направления был украшен пан-но с изображениями рабочих, солдата и мат-роса, а также маршрута, по которому Ленин добирался до Смольного в ночь на 25 октя-бря со своей последней конспиративной квартиры, находившейся в доме напротив. .

Виталий Старцев был одним из веду-щих предста-вителей так называемой ленинградской школы историков рево-люции, сформировавшейся в 1960-е. Эта группа исследовате-лей, работавших в Ленинградском отделении Института истории АН СССР, опиралась на критическое восприятие источников и стреми-лась к объектив-ному отражению событий. Единственную и постоянную пра-вильность позиции Ленина и курса партии большевиков обязательно надо бы-ло признавать. Однако авторы ленинградской школы излагали также аргумен-тацию и точку зрения оппонентов и конкурентов ленинцев.

Плотная сеть событий, сопоставление мемуарных, документальных и иных свидетельств, поверка их достоверности объективными данными — все это несомненные достоинства книги. Благодаря скрупулезно воссозданной хро-нологии петроградских событий Старцев убедительно показывает инициативу Временного правительства в развязывании военных действий. Работа во мно-гом построена на использовании данных городской географии, почти до ми-кротопографического уровня. Старцев при этом опирался на интервью со сви-детелями и консультации специалистов Эрмитажа, которые даже простуки-вали стены Зимнего дворца. Географические данные, например, дают автору возможность показать: поворот большевиков и их союзников к наступатель-ным действиям вечером 24 октября был вызван тем, что Ленин успел дойти до Смольного с Выборгской стороны именно тогда. Зимний дворец — такой, каким он был в конце октября 1917-го, — становится своего рода персонажем книги, во многом определяющим логику и последовательность действий и обо-ронявшихся, и участников штурма.

«Семь десятилетий миновало с той поры, и сотни художников уже запе-чатлели штурм Зимнего на своих полотнах. Мы видим на них фигуры матросов, солдат и красногвардейцев в позах могучего порыва, гранаты в мускулистых руках, готовые к броску, багровые отсветы на низких темно-серых облаках ночного неба, перекрещенные лучи прожекторов, клубы дыма, вероятно от пушечных снарядов, испуганные фигурки юн-керов, закрывающих лица руками. Таким представляют это событие художники. И они по-своему правы. Так они передают свои чувства зри-телям и решают художественные задачи. Можно восхищаться их рабо-тами, обсуждать, как расположены источники света, как скомпонована картина, как удалось передать в движении и фигурах людей чувства и порыв героев штурма Зимнего. Но нельзя изучать историю по этим картинам. Величие события не умаляется от того, что лучей прожекто-ров, скорее всего, не было над Дворцовой площадью, что гранаты были привязаны к поясам, а не находились в руках. Дымам тоже неоткуда было подыматься. И наконец, у дворца не оставалось уже ни юнкеров, ни „ударниц“. Сказанное выше о художниках полностью относится и к кинематографистам. Рассказывают, что, когда Сергея Эйзенштейна, снимавшего в 1927 году знаменитый фильм „Октябрь“, привели на ме-сто события и показали ему Октябрьскую лестницу, он отказался сни-мать штурм именно на этой лестнице, потому что там трудно было раз-вернуть „массовку“. И он снял движение революционных масс во двор-це по широкой и очень красивой Иорданской лестнице. А она на самом деле вела в 1917 году только в госпиталь! Это новаторство нашего ре-жиссера, ставшего ныне классиком советского кино, повторили затем десятки других режиссеров. И снова и снова бороздили небо лучи про-жекторов, снова дымы поднимались вверх, бежали матросы по Иордан-ской лестнице, повисали неизвестно зачем на главных воротах…»

Генрих Иоффе. «Семнадцатый год: Ленин, Керенский, Корнилов» (1995)

Последняя пока что монография одно-го из осново-положников научного изу-чения контрреволюцион-ного Белого движения в России. Генрих Зиновьевич Иоффе представляет историю револю-ционных потрясений — с начала 1917 года до первых месяцев 1918-го — через анализ действий трех основных политических сил. Ради наглядности крайне левый радикализм персонифи-цируется в фигуре Влади-мира Лени-на — но отнюдь не сводится к ней. Пра-вые, консервативные силы револю-ционной экоси-стемы показаны через деятельность генерала и его сподвижников. Наконец, демокра-тический, умеренно-социали-стический центризм связывается с личностью .

Стоявший перед страной выбор между тремя лидерами не был просто выбором между тремя личностями. Персональные качества и воззрения Керенского, Корнилова или Ленина не являлись единственно важными факторами по срав-нению с общественными и экономическими силами, внешне- и внутриполити-ческими обстоятельствами. Именно они, их сложные соотношения обеспечи-вали различным вождям бо́льшую или меньшую поддержку в политических органах страны, среди восторженных или враждебных уличных толп, от воору-женных людей на фронте или в столице. Все трое лидеров были потенциаль-ными бонапартами, но устойчивую диктатуру удалось создать лишь Ленину — возможно, благодаря изначально вождистскому характеру возглавляемой им партии большевиков.

Лавирование правительственного центра между правыми и левыми ослабляло позиции демократических, умеренных сил. Июльские дни, неудачное воору-женное восстание в Петрограде, казалось, поставили крест на политических перспективах большевиков и других крайне левых. Однако уже в следующем месяце попытка установить военную диктатуру (Корниловское выступление) подорвала веру в правительство как у правых, подозревавших провокацию, так и у левых, которые обвиняли правительственные круги в потворстве Корни-лову. Общество все больше поляризировалось, и демократические силы сла-бели. Свержение Временного правительства и разгон Учредительного со-брания дались большевикам и их союзникам сравнительно легко. Но на по-литической сцене с потерей центристами массовой поддержки остались только неприми-римые противники, крайне правые и крайне левые, и Корнилов схва-тился с Лениным. Революция перешла в . Это был законо-мерный, но не единственно возможный итог.

«Поистине поразительно! Лидер демократии, кумир народа Керенский; Верховный главнокомандующий русской армии, человек, претендую-щий на роль спасителя страны генерал Корнилов; бывший террорист всероссийского масштаба, чуть ли не сотрясавший основы империи Савинков и еще много лиц государственного масштаба путем сложных политических комбинаций возводили структуру, способную, по их рас-четам, остановить развал огромной страны, предотвратить ее дрейф в пропасть…
Но является некий В. Львов, человек, у многих вызывающий „пони-мающую“ улыбку, мечется между Зимним и Ставкой, ведет ни к чему и никого не обязывающие переговоры… Потрясенный лидер демокра-тии, премьер-министр допрашивает Верховного главнокомандующего как провинившегося поручика в полицейском участке, тот отвечает ему что-то не вполне вразумительное. И структура, столь тщательно возво-димая во имя спасения страны, рушится с быстротой карточного до-мика».

Владимир Булдаков. «Красная смута. Природа и последствия революционного насилия» (1997) В 2010 году вышло второе издание, распух-шее почти до тысячи страниц за счет привле-чения новых источников, но основные аргу-менты автора мало изменились.

Книга Владимира Булдакова написана скорее в жанре эссеистики, чем как академическая работа. Однако за эпа-тажностью словесного воплощения стоит скрупулезное исследование. Булдаков стремится разобраться в пси-хологии революции, опираясь на бога-тые и разнообразные источники. Они позволяют Булдакову описать формы революционного насилия, которое он считает порожденным прежде всего Первой мировой. В условиях распада патерналистской имперской системы маргинализированные массы (толпа, чернь, охлос) были одержимы полити-ческим психозом, который, по мнению исследователя, создал «истероидную полифонию революции».

Именно революция с ее ломкой огра-ничений позволяет раскрыться вар-варской природе человека, особенно человека толпы. В период черного пере-дела, общинной революции в деревне, когда за запаханную полоску спорной земли вся семья убивала соседа вилами и топорами, это был «нравственный вывих растащиловки, типичной для психопатологии революции». Жестокие убийства офицеров в армии и на фронте, особенно многочисленные в первые дни Февраля, вполне могли иметь рациональную мотивацию: убивали за по-пытки сопротивления, нападали на обладателей немецких фамилий, в которых видели изменников. Но зачастую расправы, в которых участвовали толпы, переходили в проявления «массового исступления или уголовного куража».

«В сущности, природа смуты одна — психоз бунта, вызванный бытовой болезненностью ощущений несовершенства власти. Теперь методом жутких проб и ошибок отыскивался идеал, точнее его видимость. При этом принять желаемое за действительное было тем легче, чем ощутимее были жертвы».

. «Символы власти и борьба за власть. К изучению политической культуры российской революции 1917 года» (2012)

«Революцию нельзя понять без изу-чения полити-ческих символов эпо-хи», — утверждает профессор Евро-пейского университета в Санкт-Петербурге Борис Колоницкий. И на множестве живых и ярких при-меров из документов, писем, литера-туры, мемуаров и прессы показывает роль символиче-ских аспектов револю-ции 1917 года. Символы служат иссле-дователю «своеобразными ключами для ин-терпретации» ее политической культуры. Иногда они выступали инди-катором массовых настроений, иногда использовались как инстру-мент в борь-бе за власть, а порой и сами могли про-воцировать политические конфликты.

Стихийно возникавшая борьба вокруг символов, например выступления ниж-них чинов против «золотопогонников», использовалась войсковыми комите-тами и советами для мобилизации сторонников. Символы, такие как песни, служили и для формирования массовой политической культуры. Их влияние делало политику доступней, чем даже популярные пропагандистские мате-риалы. Ну а старые имперские символы — герб с короной, гимн «Боже, царя храни!» и т. п. — однозначно отвергались революцией, свергнувшей династию Романовых. Приверженность «устаревшим» государственным символам вызы-вала острые конфликты: известны, к примеру, многочисленные случаи убийств солдатами и матросами офицеров, которые не желали отказываться от пого-н. Восстановление Временным правительством старых символов, таких как военно-морской флаг, воспринималось «носителями революционной полити-ческой культуры» как реакционная деятельность.

На смену царским флагам и гимнам, названиям кораблей и наградам пришли не какие-то либерально-демократические символы, казалось бы естественные при буржуазно-демократическом характере Февраля. Это были символы рево-люционного, социалистического подполья — красные флаги, «Марсельеза», «Интернационал». Даже консервативно настроенные политики и военные, например военный министр Александр Гучков или генерал Лавр Корнилов, ходили с красными бантами. Доминирование таких знаков с характерным для них языком классовой борьбы и гражданской войны помогало усилению крайне левых перед Октябрем, поскольку большевики и другие сторонники революционного максимализма воспринимались как законные носители революционной культуры.

«В 1917 году политическая революция переплеталась с революцией религиозной. В этих условиях революционные символы, язык револю-ции проникали в жизнь Российской православной церкви и активно использовались во внутрицерковных конфликтах противоборствую-щими группировками. Оборотной стороной политизации религиозной жизни стала особая сакрализация политики, сакрализация революцион-ных символов. Для многих сторонников революции, придерживавшихся разных политических взглядов, они становились священными симво-лами. Но в то же время и для противников революции политическая борьба, и в частности борьба с революционной символикой также при-обретала глубокий революционный смысл».

«Критический словарь русской революции: 1914-1921» (2014) / «Critical Companion to the Russian Revolution 1914-1921» (1997)

Список авторов этого фундаментально-го труда — своего рода справочник, кто есть кто в исследова-ниях русской рево-люции: в нем полсотни специа-листов из разных университетов, научных школ и стран. Эта исследовательская среда возникла во многом благодаря начавшейся в Ленинграде в 1990 году серии международных коллоквиумов по проблемам истории революции, участники которых и создали «Крити-ческий словарь».

Книга изначально вышла на англий-ском языке в 1997 году, а для последо-вавшего через некоторое время рус-ского издания была несколько допол-нена и переработана авторами. Вопреки заглавию, это не столько словарь, сколько аналитический справочник, представляющий взгляд ведущих мировых специалистов по русской революции на ее отдельные аспекты (социальные, военные, политические), события (от предпосылок и последствий до отдель-ных поворотных моментов), акторов (общественные, религиозные и этниче-ские группы, политические партии, институции и пр.) и индивидуальных дея-телей. Статью о Ленине, например, написал автор двухтомной научной биогра-фии вождя большевиков Роберт Сервис. О фабрично-заводских комитетах — один из ведущих мировых специалистов по рабочему движению в революцион-ной России Стив Смит. События, связанные с переходом Советской России к нэпу, обрисовал Сергей Яров, автор нескольких монографий по началу 1920-х годов.

При этом «Критический словарь» не претендует на то, чтобы закрыть тему. По словам соредактора Эдварда Актона, одна из целей работы — «выявить границы нынешних знаний, вопросы, остающиеся без ответа, задачи для буду-щих исследований».

«Постижение русской революции требует… не только знания основных событий, партий, институтов и деятелей, описание и анализ которых ведущими исследователями составляют основную часть этого тома, но также и усилия, направленного на вскрытие смысла надежд и разо-чарований, боли и гнева — постоянных спутников революционных перемен. Эти субъективные ощущения не только соединяли психологи-ческие и физические проявления жестокости и зверств с разным соци-альным и политическим напряжением в обществе; они играли значи-тельную роль в переходе от конфликта к действию; они также прида-вали событиям и действиям свое особое (и часто противоречивое) зна-чение, которое зачастую не очевидно, и даже не засвидетельствовано каким-либо регулярным способом».

Уильям Г. Розенберг. « Интерпретируя русскую революцию» // «Критический словарь русской революции»

Есть такой рецепт производства артиллерийских орудий: нужно взять круглую дыру и облить ее сталью – получится орудие. Целый ряд исторических концепций фабрикуется именно по этому рецепту: берут совершеннейшую дыру и обливают ее враньем: получается история. Или исторический факт. Именно по такому рецепту Петр Первый был сделан Великим, Екатерина II – Великой, Павел I – безумцем, Николай Первый – Палкиным.

Противоречие символики с самыми очевидными фактами не играет, по-видимому, никакой роли. Вот умный человек. Лев Тихомиров, пишет, что Петр Первый понавыдумывал таких законов, которые, если бы у него хватило гениальности еще и провести их в жизнь, привели бы к форменной катастрофе, но, к счастью для России, гениальности Петра Первого хватило только на законодательное прожектерство… И – все-таки: гений. Другой, тоже умный человек, В. Ключевский, вертится, как черт перед заутреней, сам себе на каждом шагу противоречит, а опасные пункты символики старается обходить как можно осторожнее. Проф. Платонов посвятил целую книгу реабилитации петровской гениальности – в Советской России это предприятие абсолютно безнадежное – и самым тщательным образом обходит: и дезертирство под Нарвой (при пятикратном превосходстве сил), и бегство из-под Гродно, и, наконец, такой военный скандал, какого в русской истории больше не было никогда: Прутскую капитуляцию.

И Нарва и Гродно объясняются стандартизировано: престиж шведской непобедимости. И старательно обходится стороной нам почти неизвестный генерал-майор Келин, у которого в Полтаве было: четыре тысячи «гарнизонной команды» и четыре тысячи «вооруженных обывателей» и который был, по-видимому, совершенно не проницаем ни для какого «престижа» Этот генерал-майор Келин, во главе восьми тысяч плохо вооруженного сброда (можно себе представить Полтавскую «гарнизу» и вооруженных обывателей!), разделал тридцатитысячную армию Карла XII так, что от нее осталась – по Ключевскому, «голодная и оборванная толпа», и, кроме того, толпа, лишенная пороха, а следовательно, и артиллерии. Полтавская победа над этой толпой была описана двести пятьдесят раз. А о генерал-майоре Келине я не смог найти никакой литературы. Не знаю, есть ли она вообще. Вероятно, нет. Ибо, если мы сопоставим два факта: а) дезертирство при Нарве, при пятикратном превосходстве русских сил и б) защиту Полтавы при четырехкратном превосходстве неприятельских сил, то совершенно очевидно, что от стратегического гения Петра Первого не останется абсолютно ничего. Но этот «гений» был необходим социально для правых, ибо он символизирует начало крепостного права, и для левых, ибо он символизирует революционное насилие над нацией.

Практически в установлении крепостного права Петр Первый был абсолютно ни при чем. Он не отдавал себе отчета в том, что делалось вокруг него и от его имени. Екатерина Вторая отдавала себе совершенно ясный отчет: она то взывала к Сенату, то писала наказы, то плакала – но сделать она не могла ничего: ее убили бы еще проще, чем убили Императора Павла Первого.

Эта маленькая справка по поводу исторической символики приведена потому, что история – или, точнее, историография – Февральской революции с изумительной степенью точности повторяет рецепт артиллерийского производства: берется дыра и дыра обливается выдумками. Самое занятное то, что в феврале 1917 года никакой революции в России не было вообще: был дворцовый заговор. Заговор был организован:

а) земельной знатью, при участии или согласии некоторых членов династии – тут главную роль сыграл Родзянко;

б) денежной знатью – А. Гучков и

в) военной знатью – ген. М. Алексеев.

У каждой из этих групп были совершенно определенные интересы. Эти интересы противоречили друг другу, противоречили интересам страны и противоречили интересам армии и победы – но никто не организует государственного переворота под влиянием плохого пищеварения. Заговор был организован по лучшим традициям XVIII века, и основная ошибка декабристов была избегнута: декабристы сделали оплошность – вызвали на Сенатскую площадь массу. Большевистский историк проф. Покровский скорбно отмечает, что Императора Николая Первого «спас мужик в гвардейском мундире». И он так же скорбно говорит, что появление солдатского караула могло спасти и Императора Павла Первого. Основная стратегическая задача переворота заключалась в том, чтобы изолировать Государя Императора и от армии и от «массы», что и проделал ген. М. Алексеев. Самую основную роль в этом перевороте сыграл А. Гучков. Его техническим исполнителем был ген. М. Алексеев, а М. Родзянко играл роль, так сказать, слона на побегушках. Левые во всем этом были абсолютно ни при чем. И только после отречения Государя Императора они кое-как, постепенно пришли в действие: Милюков, Керенский, Совдепы и, наконец, Ленин – по тем же приблизительно законам, по каким развивается всякая настоящая революция. Но это пришло позже – в апреле – мае 1917 года. В феврале же был переворот, организованный, как об этом сказали бы члены СБОНРа или Лиги, «помещиками, фабрикантами и генералами». Так что, если члены СБОНРа, или Лиги, или всяких таких малопочтенных предприятий клянутся великими принципами Февраля, то они клянутся принципами «помещиков, фабрикантов и генералов». По всей вероятности, ни о чем этом члены СБОНРа, или Лиги, или всяких таких малопочтенных предприятий и понятия не имеют.

Таким образом, символика Февраля с потрясающей степенью точности повторяет символику Петра Первого. Правые, которые сделали революцию, признаться в этом не могут никак. Именно поэтому правая публицистика эмиграции ищет виновников Февраля в англичанах, немцах, евреях, масонах, японцах, цыганах, йогах, бушменах, в нечистой силе и в деятельности темных сил, ибо как признаться в том, что «темными силами» были как раз помещики, фабриканты и генералы? Не могут об этом говорить и левые – ибо что тогда останется от народной революции? От великих завоеваний Февраля? И от «восстания масс против проклятого старого режима»? Правые не могут признаться в том, что страшная формулировка Государя Императора о предательстве и прочем относится именно к их среде, левым очень трудно признаваться в том, что февральская манна небесная, так неожиданно свалившаяся на них, исходила вовсе не от народного гнева, не от восстания масс и вообще не от какой «революции», а просто явилась результатом предательства, глупости и измены в среде правившего слоя.

Таким образом, фальшивка Февраля декорируется с двух сторон: левые пытаются все свалить на народ, правые – на народ, «обманутый левыми».

Как будет показано дальше, никакой «народ» никакого участия в Феврале не принимал. Но кое-какие массы принимали кое-какое участие в «углублении Февраля» – а что им оставалось делать? Веками и веками привычная власть пала. Кому было верить? Массы не верили никому.

Прежде чем перейти к изложению фактической стороны событий конца 1916 года, когда заговор назревал, и начала 17-го, когда он был реализован, попробуем поставить вопрос: кому это было нужно? – qui prodest?2 Нельзя же, в самом деле, предполагать, чтобы люди по пустякам пошли на такое предприятие, которое при неудаче грозило виселицей. Чтобы такие факторы, как болезненная застенчивость Государыни Императрицы, могли бы толкнуть людей на государственный переворот. Или чтобы даже и Распутинская легенда, созданная верхами аристократии, могла играть какую-то реальную роль. Ведь вот никого в свое время не возмущали ни Орловы, ни Зубовы – при всей фактической стороне их плодотворной деятельности. Почему вымышленное «влияние» Распутина могло вызвать негодование? И именно в тех слоях, которые по ежедневной своей практике не могли не знать, что никакого влияния не было. Никакой роли не могло играть и положение армии, ибо если кто-либо в мире знал, что армия наконец вооружена до зубов, то в первую голову этого не могли не знать ген. Алексеев, как начальник штаба Верховного Главнокомандующего, и А. Гучков, как председатель Военно-промышленного комитета. Впоследствии М. Родзянко – самый массивный, самый громогласный и, по-видимому, самый глупый из участников заговора – писал о том, что с революцией или без революции Россия все равно была бы разбита. Как мы уже знаем, некоторые, несколько более умные люди, чем М. Родзянко, – У. Черчилль и А. Гитлер придерживались диаметрально противоположной точки зрения. Таким образом, все эти соображения отпадают начисто. Остаются другие.

Если мы честно продумаем нашу внутреннюю историю Петербургского периода, то мы увидим, что красной и кровавой нитью проходит через нее цареубийство. Говоря несколько символически – от Царевича Алексея Петровича до Царевича Алексея Николаевича. Все цареубийства, кроме цареубийства 1 марта 1881 года, были организованы знатью. И даже убийство Царя-Освободителя находится под некоторым вопросом: в самом деле, почему не смогли охранить? Может быть, не очень хотели? Жалкая кучка изуверов организует семь покушений, и весь аппарат Империи никак не может с этой кучкой справиться.

В самом деле – почему? Как бы то там ни было, место, занимавшееся русскими государями, было самым опасным местом в мире. И если Алексей Петрович, Иоанн Антонович, Петр Третий, Павел Первый, Александр Второй и Николай Второй погибли от руки убийц, то ведь Николай Первый и Александр Третий спаслись только случайно. Восшествие на российский престол почти равнялось самоубийству. Дело заключалось в том, что Петербургская Империя строилась как Империя крепостническая, и Петербург был необходим как штаб, который мог бы держать монархию в плену, изолировав ее от страны, от нации, от массы и непрерывно держа носителей Верховной Власти под дулом цареубийства. Так было с Алексеем Петровичем и так же случилось с Николаем Александровичем. Санкт-Петербург был построен именно для этого.

Русская знать стояла накануне полной экономической катастрофы, точно так же, как перед Петром Первым она стояла накануне политической. В предвоенные годы дворянское землевладение теряло до трех миллионов десятин в год. Задолженность дворянского землевладения государству достигла чудовищной суммы в три миллиарда рублей. Если эту сумму перевести хотя бы на цену фунта мяса (около двугривенного в России тогда и около доллара в САСШ3 сейчас), то она будет равняться 12–15 миллиардам долларов. Два или три «плана Маршалла», вместе взятых. Покрыть эту задолженность дворянство не имело никакой возможности – оно стояло перед полным банкротством.

Низовое и среднее дворянство давно примирилось с судьбою. Оно, по существу, возвращалось в старое положение московского служилого слоя. Оно заполняло администрацию, армию, свободные профессии, в очень слабой степени шло и в промышленность. Если, по словам алдановского профессора Муравьева, Александр Второй отнял у дворянства половину его состояния, – то Столыпинские реформы отнимали и вторую. Для дворянской массы это уже не было угрозой: она служила, работала, и ее «поместья» были только или «подсобным предприятием», или – еще проще – дачей. Для нашего «вельможества» Столыпинская реформа была началом окончательного конца. Такие дворяне, как А. Кони, или Л. Толстой, или Д. Менделеев, или даже А. Керенский, шли в «профессию», которая иногда оплачивалась очень высоко, но которая никак не могла оплатить ни дворцов, ни яхт, ни вилл в Ницце, ни даже яхт-клуба в Петербурге. Это было катастрофой, отсюда и та травля, которой подвергался П. А. Столыпин со стороны Совета Объединенного Дворянства. Супругу министра Его Величества П. А. Столыпина в «салонах» не принимали, как не принимали и супругу С. Ю. Витте.

П. А. Столыпин был убит. Государь продолжал то дело, которое не совсем уж правильно называется Столыпинской реформой, правильнее было бы назвать его Николаевской реформой, как всегда медленно и как всегда с огромной степенью настойчивости, – ничего не ломая сразу, но все переделывая постепенно. Для дворцов, яхт, вилл и прочего отстранение Государя Императора было единственным выходом из положения – точно так же, как в свое время убийство Павла Первого.

Особенно трагическая черточка всего этого заговора заключается в том, что и часть Династии приняла в нем активное участие. Династия – чем дальше от престола, тем больше сливалась с земельной аристократией, с ее политическими и социальными интересами. В начале января 1917 года повелением Государя Императора четыре Великих Князя были высланы из Петербурга (см.: С. Ольденбург, т. II, с. 232) – и конечно, у Государя Императора были для этого достаточные основания, при Его антипатии ко всякого рода крутым мерам. Династически-аристократическая группа строила свои расчеты на Вел. Кн. Николае Николаевиче, который, кажется, не без основания считался крайним реакционером и отношение которого к Царской Семье было чрезвычайно плохим. Тот факт, что о заговоре Вел. Кн. Николай Николаевич знал, не может, по-видимому, вызывать никакого сомнения. Дальнейшее пока неясно. Но, во всяком случае, именно эти круги обеспечили заговору его технического исполнителя, ген. Алексеева.

Основной пружиной заговора был, однако. А. И. Гучков. Для этого у него были свои основания, и эти основания категорически и непримиримо расходились с мотивами аристократической группы.

После П. А. Столыпина А. И. Гучков был, конечно, самым крупным человеком России. В его патриотизме не может быть никаких сомнений, но ведь «патриотами» были и французские якобинцы, «патриотами» называют себя наши ленинцы и сталинцы, чекисты и энкаведисты, так что этот термин почти ничего не говорит. Пока был жив П. А. Столыпин, А. И. Гучков со всей своей силой поддерживал и П. А. Столыпина и правительство вообще. Со смертью П. А. Столыпина А. И. Гучков перешел в оппозицию, имевшую два разреза.

Правая публицистика эмиграции очень любит идеализировать положение, существовавшее в России в предвоенные годы. Нет, положение никак не было блестящим. Не забудем того, что в 1902–1908 годах по Высочайшему повелению была создана комиссия по исследованию причин «оскудения центра России», под председательством В. Н. Коковцова. Так что факт «оскудения» был признан официально. И была найдена его причина – главным образом община. Не забудем того, что писал такой правоверный монархист, каким, конечно, является Л. Тихомиров.

«Господство бюрократической системы… довело до страшного упадка нашу Церковь, изуродовало дух земского самоуправления, подорвало даже боевые качества русской армии. Оно, наконец, так подорвало уровень самой бюрократии, что уже стало невозможно находить способных и дельных работников администрации».

На ту же тему можно было бы привести еще более резкие мнения и бар. Н. Врангеля, и кн. С. С. Волконского, и А. С. Суворина, и многих других – правых людей. Русская бюрократия действительно была очень плоха, для 1912 года, конечно. Для 1951 она показалась бы общим собранием ангелов – ничего не поделаешь, мы прогрессируем… П. А. Столыпин кое-как привел эту бюрократию в кое-какой порядок. После его гибели начались Штюрмеры: людей в данном слое не было, как на это не раз жаловался и Государь Император. Но в России вообще людей было сколько угодно, и, конечно, одним из них, может быть, первым из них, был А. И. Гучков – и лично, и социально.

А. И. Гучков был представителем чисто русского промышленного капитала, который хотел и который имел право, по крайней мере, на участие в управлении страной. В этом праве придворная клика ему отказывала. Об этой клике А. Суворин писал:

«У нас нет правящих классов. Придворные – даже не аристократия, а что-то мелкое, какой-то сброд» («Дневник», с. 25).

Этот «сброд», проживавший свои последние, самые последние закладные, стоял на дороге Гучковым, Рябушинским, Стахеевым, Морозовым – людям, которые делали русское хозяйство, которые строили молодую русскую промышленность, которые умели работать и которые знали Россию. От их имени А. И. Гучков начал свой штурм власти. Власть для него персонифицировалась в лице Государя Императора, к которому он питал нечто вроде личной ненависти. Во всяком случае, Высочайший прием А. Гучкова, как председателя Государственной Думы, был очень холоден. В Петербурге рассказывали, что, отметая претензии А. Гучкова на министерский пост, Государь Император якобы сказал: «Ну, еще и этот купчишка лезет». Фраза в устах Государя Императора очень мало правдоподобная. Но – фраза, очень точно передающая настроения «правящих сфер», – если уж и П. А. Столыпин был неприемлем как «мелкопоместный», – то что уж говорить об А. Гучкове? Лучшего премьер-министра в России не было. Но для того, чтобы назначить А. Гучкова премьер-министром, Государю Императору пришлось бы действовать в стиле Иоанна Грозного. Стиль Иоанна Грозного исторически себя не оправдал: его результатом было, в частности, и Смутное время.

Предреволюционная Россия находилась в социальном тупике – не хозяйственном, даже и не политическом, а социальном. Новые слои, энергичные, талантливые, крепкие, хозяйственные, пробивались к жизни и к власти. И на их пути стоял старый правящий слой, который уже выродился во всех смыслах, даже и в физическом.

Сейчас, треть века спустя после катастрофы Февраля 1917 года, мы можем сказать, что объективно внутреннее положение России было почти трагическим. Сейчас, после Февральской и Октябрьской революций, мы обязаны наконец констатировать тот факт, что вся наша история Петербургского периода была до крайности дисгармонична: если половина носителей Верховной Власти гибла от руки убийц и из всех Императоров России только Петр Первый и Александр Первый не находились в состоянии непрерывной и смертельной опасности со стороны правящих слоев страны, то о внутренней гармонии в стране могут говорить только «Часовые» и иже с ними. Но «Часовые» и иже с ними не могут, не смеют констатировать того факта, что из всех слабых пунктов Российской Государственной конструкции верхи армии представляли самый слабый пункт. И все планы Государя Императора Николая Александровича сорвались именно на этом пункте.

Л. Тихомиров был прав: бюрократия поставила под угрозу даже и боеспособность армии. Может быть, лучше было бы сказать точнее: не боеспособность личную, а боеспособность техническую. Блестящие традиции Суворова, Потемкина, Кутузова и Скобелева были заменены прусской муштрой, против которой так яростно восставал М. Скобелев, – последний «из стаи славных». Дольше всего эта блестящая традиция сохранилась в нашей кавказской армии, где даже и во времена Николая Первого солдат называл своего офицера по имени и отчеству и где солдат и офицер были боевыми товарищами – младшими и старшими, но все же товарищами. Эта традиция была заменена прусско-остзейской. Целый и длинный ряд социальных причин привел к тому, что если Россия, взятая в целом, дала миру ряд людей самой, так сказать, первейшей величины и дала их во всех областях человеческого творчества, то самый важный участок – армия – был обнажен. Как ни плоха была старая бюрократия, но даже и из ее среды государи могли подбирать таких людей, как С. Витте, В. Коковцов, Н. Сазонов, не говоря уже о П. Столыпине. На верхах армии была дыра. После каждых крупных маневров производились массовые чистки генералитета, военный министр с трибуны парламента расписывался в бездарности командного состава армии. Но что было делать? Самый чин генерала в довоенной России приобрел, с легкой руки Ф. Достоевского, явственно иронический характер. Но – делать было нечего, людей не было и после страшной генеральской чистки, произведенной Вел. Кн. Николаем Николаевичем в начале войны, обнаружилось, что на место вычищенных поставить некого. Чистка подняла популярность Великого Князя в армии – точнее, в ее солдатском составе, но шла война, и делать было нечего.

Генерал М. Алексеев был типичным генералом не от инфантерии, не от кавалерии и не от артиллерии, а от бюрократии. Генерал-канцелярист.

Другой генерал – А. Мосолов, придворный дипломатический генерал, пишет о ставке так:

«Окружение Царя в ставке производило впечатление тусклости, безволия, апатии и предрешенной примиренности с возможными катастрофами».

И тут же ген. А. Мосолов прибавляет поистине страшный штрих:

«Честные люди уходили, и их заменяли эгоисты, ранее всего думавшие о собственном интересе».

Таков подбор «кадров», сделанный ген. М. Алексеевым. Из каких соображений пошел он на приманку государственного переворота?

Аристократия и буржуазия имели совершенно ясные и классовые мотивы. Какие мотивы могли быть у ген. М. Алексеева? Об этом можно только гадать. Самая вероятная догадка сводилась бы к тому, что Государь Император брал командование армией в свои собственные руки и что переворот мог означать– Вел. Кн. Николая Николаевича в качестве регента Империи, а ген. М. Алексеева в качестве верховного главнокомандующего армией, – армией, которая стояла на пороге, казалось бы, совершенно гарантированной победы. Почему бы М. Алексееву не стать вторым М. Кутузовым? Это – самое вероятное объяснение. А может быть, и единственное.

Александр Александрович, на фотографиях революционных лет, картинах пролетарских художников - сплошь красные банты, гвоздики в петлицах, красные повязки на шапках...

И все-таки символом революции в полном смысле можно назвать только красное знамя, красный цвет как таковой. Бант, повязка - производное от знамени, лоскуток материи, красиво оформленный.

- А почему красный цвет?

Истоки идут от французов. Все три их революции, начиная с первой, именуемой Великой, начавшейся в 1789 году, так или иначе связаны с красными знаменами. Красный цвет ассоциировался с опасностью. Он одновременно был и охранительным знаком (цвет национальной гвардии), и революционным - олицетворял протест. В конце ХIХ века революционные веяния перекинулись в Россию, а с ними и мода на красное. Причем под этим цветом выступали и профессиональные революционеры, и крестьяне пензенской Кандиевки, недовольные условиями царского Манифеста об отмене крепостного права, которые в 1861 году вряд ли знали историю красного знамени.

- Получается, красный бант - дань моде того времени?

Да. И его носил кто угодно. Даже великие князья после отречения Николая II нацепили красные банты, не говоря уже о профессорах, генералах... Это было довольно комично, поскольку современники прекрасно знали взгляды этих людей. Помутнение было всеобщим. У знаменитого философа-богослова Сергея Николаевича Булгакова есть воспоминания, когда он еще в 1905 году вместе со студентами, поддавшись ажиотажу, вышел на демонстрацию с красным бантом. А вернувшись домой, профессор очнулся и выкинул бант.

Даже женский журнал мод посвятил серию статей об использовании красного цвета в нарядах для дам!

- Иными словами, красный бант не означал принадлежности к той или иной социальной группе.

Нет, это не союз георгиевских кавалеров. Хотя... Красный цвет был в то время своеобразным защитным цветом, говорили: цепляй красный бант и тебя на улицах не побьют. Это знак причастности к общему движению, некая охранная грамота, опознавательный символ - "свой-чужой".

- Есть много плакатов, где В.И. Ленин изображен с красным бантом. Он на самом деле носил бант?

Более чем вероятно. Например, во время знаменитого субботника 1 мая 1920 года, когда Ленин помогал рабочим в Кремле. Да и ряд картин и плакатов ношение красного банта вождем революции подтверждает.

ВЗГЛЯД ПОЭТА

Красный бант в волосах

Красный бант в волосах!
Красный бант в волосах!
А мой друг дорогой -
Часовой на часах.

Он под ветром холодным,
Под холодной луной,
У палатки походной -
Что столб соляной.

Подкрадусь к нему тихо -
Зычно крикнет: - "Пароль!"
- Это я! - Проходи-ка,
Здесь спит мой Король!

Это я, мое сердце,
Это - сердце твое!
- Здесь для шуток не место,
Я возьму под ружье.

Не проспать бы обедни
Твоему Королю!
- В третий раз - и в последний:
Проходи, говорю!

Грянет выстрел. На вереск
Упаду - хоть бы звук.
Поглядит он на Север,
Поглядит он на Юг,

На Восток и на Запад.
- Не зевай на часах! -
Красный бант в волосах!
Красный бант в волосах!

Марина Цветаева
1918 год

Октябрьская революция изменила не только государственный строй и идейные ориентиры общества, но и русский язык. Огромное количество новых политических и экономических терминов, громоздкие аббревиатуры и сложносоставные слова прочно вошли в жизнь общества, как и новый речевой этикет. Коснулась «революция языка» и алфавита, который в результате реформы потерял буквы Ѣ (ять), Ѳ (фита), І («и десятеричное»), твердый знак в конце слов и Ѵ (ижицу).

«Мы наш, мы новый мир построим»

Одним из первых законов, принятых большевиками сразу после прихода к власти в 1917 году, стал Декрет об уничтожении сословий и гражданских чинов. Он упразднил звания, титулы и гражданские чины Российской империи: не стало дворян, купцов и мещан, графы и князья, статские советники и губернаторы ушли в небытие.

Сразу же изменился и речевой этикет — исчезли «господа», «судари» и «Ваше благородие», обращаться следовало «товарищ» (вне зависимости от пола) или «гражданин» или «гражданка» — с учетом гендерной принадлежности.

Благодаря декрету началось переименование и административно-территориальных единиц. Не стало губернаторов, позже исчезли и губернии — они превратились в области и края, уезды и волости — округи и районы.

Изменились и названия государственных учреждений и должностей. На смену министрам пришли комиссары, соответственно, вместо Совета министров, министерств и департаментов появились Совнарком (Совет народных комиссаров) и Наркомат (Народный комиссариат — аналог министерства). Земства, органы местного самоуправления при Российской империи, при советской власти стали сельсоветами, райисполкомами и облисполкомами.

«Уравниловка» коснулась и армии — все воинские звания были отменены. В начале 1918 года новая власть издает декрет о создании Рабоче-Крестьянской Красной армии, в которой нет солдат, но есть красноармейцы (красный воин Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Во флоте — краснофлотец, в военно-воздушных силах — красновоздухоплаватель).

Конечно же, командовать красноармейцами не должны были пережитки царского прошлого — корнеты, поручики, капитаны и генералы. Стали появляться новые воинские звания — командир отделения/взвода/роты/батальона/полка/ бригады/дивизии/корпуса/армии — комзвода, комбат, комполка, комбриги, начдивы и командармы.

Новой стране — новые названия и имена

Советская власть взялась и за топографические названия. Петроград после смерти Ленина превратился в Ленинград, Царицын еще при жизни Сталина переименовали в Сталинград, а после развенчания культа личности — в Волгоград, Нижний Новгород стал Горьким, Вятка — Кировым, Екатеринбург — Свердловском, Оренбург — Чкаловым, Самара — Куйбышевом, Тверь — Калининым, Никольск-Уссурийский — Ворошиловым, Пермь — Молотовым.

Менялись не только названия городов, но и улиц. Дворянская улица переименовывалась в Гражданскую, Оружейная — в улицу Мира, Торговая — в Рабочую, проспекты назывались в честь политических деятелей, героев Гражданской войны или «правильных» писателей и поэтов.

Заводы, фабрики и колхозы также получали идеологически выдержанные названия: «Советский путь», «Красноармеец», «Заря коммунизма», «Красный рассвет», «Искра», «Максим Горький», «Красный Октябрь», «Большевик», «Ударница».

Появились и новые имена — в честь лозунгов или революционных деятелей, а иногда — и гибрид того и другого.

Все слышали про Даздраперму (от «Да здравствует Первое мая!») и Владлена (в честь Владимира Ленина), но были и другие имена: Дамир или Дамира (от лозунгов «Даешь мировую революцию!», «Да здравствует мировая революция» или «Да здравствует мир»), Кармий или Кармия (от названия Красная армия), Ким (Коммунистический интернационал молодежи), Лаиля («лампочка Ильича»), Люция («усеченная» Революция), Мэлс (сокращение от фамилий Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин), Вилена (опять сокращенный вариант «Владимир Ильич Ленин»), Идлен («идеи Ленина») и Нинель — от обратного прочтения фамилии Ленин.

Аббревиатуры и сокращения — страшные, ужасные и смешные

Сложные аббревиатуры стали появляться сразу же после прихода к власти большевиков. Одна из самых страшных — в прямом и переносном смысле: ВЧК при СНК РСФСР — Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем при Совете народных комиссаров Российской советской федеративной республики под руководством Феликса Дзержинского.

Были и аббревиатуры, за которыми скрывались поломанные судьбы людей — например, ЧСВН и ЧСИР: «член семьи врага народа» и «член семьи изменника Родины», которые появились в 20-х и 30-х годах прошлого века. Жены, мужья, дети, родители, братья и сестры отвечали за «грехи» друг друга и подвергались репрессиям разной степени тяжести — от увольнения с работы до заключения в лагерь на срок до 10 лет.

С некоторыми можно было долго забавляться, придумывая, что же скрывается за АРРК (Ассоциация работников революционной кинематографии), ВАРНИТСО (Всесоюзная ассоциация работников науки и техники для содействия социалистическому строительству в СССР), ПИЖВЯ (Петроградский институт живых восточных языков) или ВХУТЕМАС (Высшие художественно-технические мастерские).

«Остап Бендер зашел в учреждение под броским названием — «Умслопогас алхезираса им. Валтасара».

И. Ильф и Е. Петров «Двенадцать стульев»

Шло время, аббревиатур становилось все больше. Некоторые из них даже попали в Книгу рекордов Гиннесса — «НИИОМТПЛАБОПАРМБЕТЖЕЛБЕТРАБСБОРМОНИМОНКОНОТДТЕХСТРОМОНТУПРАСИАСССР» (научно-исследовательская лаборатория операций по армированию бетона и железобетонных работ по сооружению сборно-монолитных и монолитных конструкций отдела технологии строительно-монтажного управления Академии строительства и архитектуры СССР).

Стали популярными и сложносокращенные слова — Коминтерн (Коммунистический Интернационал), комбед (комитет бедноты — органы, созданные «для реализации политики «военного коммунизма» в условиях продовольственного кризиса», а по сути — группировки, отнимающее продовольствие).

Были и менее пугающие по смыслу сокращения — «рабфак» или «ликбез» (рабочие факультеты, подготавливавшие рабочих и крестьян для поступления в высшие учебные заведения и программа ликвидации безграмотности).

Некоторые из таких сокращений пришлось запрещать законодательно. В 1918 году очередной декрет «О Единой Трудовой Школе» всех учителей, педагогов и преподавателей переименовал в «школьных работников» — сокращенно «шкраб».

«Однажды я прочел Ленину по телефону очень тревожную телеграмму, в которой говорилось о тяжелом положении учительства. Телеграмма кончалась так: «Шкрабы голодают». «Кто? Кто?», — спросил Ленин. «Шкрабы, — отвечал я ему, — это новое обозначение для школьных работников». С величайшим неудовольствием он ответил мне: «А я думал, это какие-нибудь крабы в каком-нибудь аквариуме. Что за безобразие — назвать таким отвратительным словом учителя».

Луначарский А.В. «Один из культурных заветов Ленина. // Воспоминания о Ленине в 5-ти томах. Издательство «Москва», 1984 год.

«Шкрабов» официально запретили в 1924 году приказом Наркомпроса (Народного комиссариата просвещения).

Явления времени

Благодаря новой власти общество также выучило и накрепко усвоило новые определения, термины и лозунги.

Вредительство

Ломается техника, произошла катастрофа, падеж скота? В этом виновато не изношенное оборудование, неквалифицированная рабочая сила или некомплектность руководства. Виной всему вредительство — придуманное политическое обвинение для прикрытия любых провалов. Людям объясняли, что вредители из ненависти к советской власти и народу специально подсыпали толченое стекло в масло или заражали коров бешенством. Справедливости ради отметим, что были и реальные случаи саботажа.

«Более опытные и осторожные вредители (подобно инженеру Кузьма) проводили вредительство так тонко и осмотрительно, что не только не было заметно его следов, но, наоборот, внешне Власовский рудник производил весьма хорошее впечатление».

Минаев В. «Подрывная работа иностранных разведок в СССР» // - М.: Воениздат НКО СССР, 1940 год.

Трудовая повинность

В конце 1918 года советская власть ввела трудовую повинность — низкооплачиваемую или вовсе неоплачиваемую — для всех «буржуазных элементов». Со временем к выполнению различных трудовых заданий стали привлекать все трудоспособное население, независимо от постоянной работы.

«Кроме службы, была еще «трудовая повинность», которая всем гнетом, всей тяжестью опять-таки ложилась на «буржуев», ибо «товарищи» всегда находили лазейки, чтобы отлынуть вместе со своими семьями от этой барщины… По возвращении домой «буржуи» должны были исполнять еще разные общественные работы. Дворников в реквизированных домах не было, и всю черную работу по очистке дворов и улиц, по сгребанию снега, грязи, мусора, по подметанию тротуаров и улиц должны были производить «буржуи». И кроме того, они же, в порядке трудовой повинности наряжались на работы по очистке скверов и разных публичных мест, на вокзалы для разгрузки, перегрузки и нагрузки вагонов, по очистке станционных путей, для рубки дров в пригородных лесах».

Георгий Соломон (Исецкий) «Среди красных вождей. Личные воспоминания о пережитом и виденном на советской службе» // - Издательство «Мишень». Париж, 1930 год.

Раскулачивание и коллективизация

Сейчас бы кулаками назвали фермеров. Несколько лет зажиточным крестьянам позволяли вести хозяйство на выделенной им земле. Но потом объявили коллективизацию — вступайте, дорогие аграрии, в колхозы и совхозы, а вместе с ней и раскулачивание — сначала у кулаков отнимали землю, скот, хлеб, жилье. Позже у тех, кто не хотел вступать в колхозы или совхозы, конфисковалось все имущество, а сами они вместе с семьями ссылались в трудовые поселения или лагеря.

Индустриализация и «пятилетка»

Лозунг «Пятилетку в четыре года!» впервые прозвучал в конце 20-х годов, когда к тому времени уже Союз Советских Социалистических Республик объявил индустриализацию. Задачи были поставлены колоссальные — за «пятилетку» нарастить промышленный потенциал СССР до уровня США. Власть отрапортовала, что справились за четыре года. На самом деле построено было немало: Турксиб, ДнепроГЭС, металлургические заводы в Магнитогорске, Липецке и Челябинске, Новокузнецке, Норильске, а также Уралмаш, тракторные заводы в Сталинграде, Челябинске, Харькове, Уралвагонзавод, ГАЗ и ЗИС (современный ЗИЛ).

Тогда же появились и соцсоревнования. Идею социалистических соревнований когда-то давно выдвинул Владимир Ленин. Он считал, что они могут заменить собой капиталистическую конкуренцию, а кроме того, помогут воспитать у трудящихся привычку «самоотверженно трудиться на благо советской власти» и продемонстрируют всему миру «преимущество социалистической системы с ее беззатратным достижением более высоких результатов труда». В первую же «пятилетку» начался массовый бум: на социалистическую дуэль вызывали друг друга государственные предприятия, цеха, бригады и отдельные рабочие. По итогам соревнования победители получали звание ударника, переходящие вымпелы, Красные знамена, место на Доске почета и т.д.

«Мы, обрубщики по алюминию, вызываем на социалистическое соревнование по поднятию производительности труда и снижению себестоимости следующие разработки: чистоделов, обрубку красной меди, шабровку и разработку трамвайных дуг. Мы, со своей стороны, добровольно снижаем на 10% расценки по обрубке и примем все меры для повышения производительности труда на 10%. Мы призываем вас принять наш вызов и заключить с нами договор.

Обрубщики алюминия: Путин, Мокин, Оглоблин, Круглов.

Заметка «Договор о социалистическом соревновании обрубщиков трубного цеха завода «Красный выборжец» в газете «Правда» от 15 марта 1929 года.

Экспроприация

Гражданская война запомнилась своими лозунгами «Грабь награбленное!» или «Экспроприация экспроприаторов». Экспроприацией называли изъятие или конфискацию с применением вооруженной силы любых материальных ценностей — от продовольствия до ювелирных украшений, от квартир и жилых домов до банковских вкладов и предприятий у «классового врага», каковым мог оказаться любой человек, обладающий этими ценностями.

Квартирный вопрос

И как же в приметах времени не вспомнить пресловутый квартирный вопрос! В 1918 году большевиками был принят декрет «Об отмене прав частной собственности на недвижимое имущество» и произошла муниципализация жилья — владельцы даже небольших домов стали их съемщиками. На освобожденную площадь в массовом порядке заселялись рабочие и приезжие из деревни, но «метров» для всех желающих не хватало — строительство бараков не помогало. Началось «уплотнение» — в «буржуазные» квартиры, в которых количество комнат превышало количество жильцов, заселяли людей — так появились «коммуналки» .