Трагедия Бабьего Яра. "Бабий Яр" - поэма Евгения Евтушенко

Который был потрясен не только этой трагедией жертв нацизма, но и абсолютным табуированием ее в советские времена. Недаром эти стихи сделались в какой-то степени протестом против политики тогдашнего правительства СССР, а также символом борьбы против дискриминации евреев и замалчивания Холокоста.

Трагедия Бабьего Яра

Девятнадцатого сентября 1941 года войска нацистской Германии вошли в столицу Украины, город Киев. Через десять дней, после взрыва в штаб-квартире немецкого командования, который совершила партизанская диверсионная группа, было принято решение обвинить в этом евреев. Но, конечно, это послужило только поводом, а не настоящей причиной массовых убийств. Все дело было в политике «окончательного решения», которую одним из первых испытал на себе Киев. Всех евреев столицы окружили, вывели на окраину, заставили раздеться догола и расстреляли в овраге под названием Бабий Яр. Поэма Евгения Евтушенко посвящена этому ужасному событию. Тогда около тридцати четырех тысяч мужчин, женщин и детей были умышленно уничтожены во время одной военной операции. Расстрелы продолжались и в последующие месяцы, и жертвами становились уже и пленные, и психические больные люди, и партизаны. Но проблема была даже не в этом злодействе, вернее, не только в нем. Уже много лет как советское правительство отказывалось признавать, что трагические события в Бабьем Яре были частью геноцида еврейского народа - Холокоста. Это и потрясло поэта.

История написания

Евтушенко Евгений Александрович имеет неоднозначную репутацию. Его биографию и творчество критикуют и хвалят с разных сторон. Одни полагают, что во времена Советского Союза он пользовался любовью властей, которые его обласкали. Другие пытаются вычитывать чуть ли не в каждом его произведении скрытые протестные нотки и намеки. Но как бы там ни было, поэт заинтересовался этой темой еще в ранние годы. Он читал стихотворение Эренбурга, посвященное Бабьему Яру. Но там, как и предписывалось советской пропагандой, ничего не говорилось о национальной принадлежности жертв. Они назывались «советскими гражданами». И Евтушенко, как сам он писал позже, давно хотел посвятить стихи проблеме антисемитизма в СССР.

Путешествие в Киев

В 1961 году Евтушенко Евгений Александрович посещает Он едет на место трагедии и с ужасом видит, что там нет не только памятника жертвам, но даже какого-нибудь упоминания о них. На том месте, где производились расстрелы людей, находилась свалка. На то место, где лежали кости невинно убитых, приезжали грузовики и сбрасывали отвратительный мусор. Поэту показалось, что тем самым власти словно смеются над расстрелянными. Он вернулся в гостиницу и там, в номере, в течение нескольких часов написал «Бабий Яр». Поэма начиналась строками о том, что на месте трагедии нет памятника.

Смысл

Когда поэт видит, во что превратился Бабий Яр, он испытывает страх. И это словно роднит Евтушенко со всем многострадальным еврейским народом. В строках стихотворения он проживает вместе с ним ужасную историю изгнания и преследований, в том числе и в России, где вместо признания памяти этих людей только оплевывают. Он пишет о погромах и их жертвах, о фашизме и бездушии - об антисемитизме во всех его обличьях. Но самую большую его ненависть заслужила бюрократическая машина тоталитаризма - против нее направлено главное острие этой поэмы.

Первое публичное выступление

Кому же первому прочитал Евтушенко «Бабий Яр»? Еще в номере киевской гостиницы эти стихи впервые услышали украинские поэты Виталий Коротич и Иван Драч. Они попросили его прочитать поэму на выступлении перед публикой, которое должно было состояться на следующий день. Слухи о стихотворении дошли до местных властей, которые попытались помешать встрече поэта с общественностью. Но было уже слишком поздно. Так была сломана стена молчания, которая возникла вокруг трагедии в Бабьем Яре. Стихотворение долгое время кружило в самиздате. Когда Евтушенко прочитал его в Москве в Политехническом музее, вокруг здания собралась толпа, которую с трудом сдерживала милиция.

Публикация

В сентябре того же года «Бабий Яр», - поэма Евтушенко, - был впервые напечатан в «Литературной газете». Как признался сам автор, написать эти стихи было намного легче, чем опубликовать их. Главный редактор «Литературки» предполагал, что он, скорее всего, будет уволен, если решится напечатать поэму. Но он все же сделал этот смелый шаг, посвятив эту публикацию годовщине взятия немцами Киева. К тому же стихотворение было напечатано на первой полосе газеты, что, естественно, привлекло к нему всеобщее внимание. Этот выпуск «Литературки» стал таким шоком, что все экземпляры расхватали в один день. Впервые на страницах официального советского издания высказывалось сочувствие трагедии еврейского народа, да еще и признавалось наличие антисемитизма в СССР. Для многих это прозвучало как обнадеживающий сигнал. Но к сожалению, этому не суждено было сбыться. С другой стороны, времена были уже не сталинские, и особых гонений и репрессий все же не последовало.

Резонанс

Предполагал ли такой поворот событий Евтушенко? «Бабий Яр» вызвал страшный скандал в верхах советского руководства. Поэму сочли «идеологически ошибочной». Но не только правительственные и партийные чиновники были недовольны. Некоторые писатели и поэты публиковали статьи, стихи и памфлеты, направленные против Евтушенко. Они говорили о том, что он выпячивает еврейские страдания, забывая о миллионах убитых русских. Хрущев заявил, что автор поэмы проявляет политическую незрелость и поет с чужого голоса. Тем не менее «Бабий Яр», автор которого сделался центром всех этих скандалов, стал переводиться на иностранные языки. Стихи были изданы в семидесяти двух государствах. В конце концов эти публикации сделали Евтушенко всемирно известным. Но редактора газеты, который напечатал поэму, все-таки уволили.

Трагедия расстрела евреев в Киеве и ее отражение в искусстве

По примеру Евтушенко, написавшего «Бабий Яр», стихи об этих событиях стали сочинять и другие авторы. К тому же те поэты, которые написали посвященные расстрелу строки ранее, решили не держать больше их в «столе». Так мир увидел стихи Николая Бажана, Моисея Фишбейна, Леонида Первомайского. Об этом событии стали говорить. В конце концов известный советский композитор Дмитрий Шостакович первую часть своей Тринадцатой симфонии написал именно на текст поэмы Евтушенко. Еще за десять лет до этих стихов он тоже приезжал на место расстрелов и стоял там над обрывом. Но когда разразились громы и молнии над головой поэта после публикации «Бабьего Яра», он встретился с ним и решил написать симфонию как на эти, так и на другие произведения автора.

Евтушенко, первым услышавший музыку, был потрясен тем, насколько точно Шостакович сумел отразить его чувства в звуках. Но после этого у композитора тоже начались неприятности. Певцы отказались исполнять вокальные партии симфонии (особенно после настоятельных советов тогдашних украинских властей). Тем не менее премьера произведения состоялась и вызвала аншлаг и овации. А пресса зловеще молчала. Это привело к тому, что исполнение симфонии стало невольной демонстрацией настроений, направленных против советской власти.

Сила искусства

В 1976 году в символическом месте все же поставили памятник. Бабий Яр к тому времени был уже засыпан после экологической катастрофы, когда прорвало дамбу, и на частный сектор выплеснулась смешанная с водой глина. Но на табличке ни словом не говорилось о жертвах Холокоста. Памятник был посвящен гибели пленных советских солдат и офицеров. Но сама его установка была все же связана с поэмой Евтушенко. Сила искусства сыграла свою роль. Тогдашний глава украинского правительства попросил Москву разрешить соорудить памятный знак. Он был раскритикован в мировой прессе как не отражающий сути трагедии. А поэму Евтушенко было запрещено публично читать в Киеве вплоть до времен «перестройки». Но все же есть теперь памятник в урочище Бабий Яр. Украина, обретя независимость, поставила символический светильник-менору. А к еврейскому кладбищу от него вымощена плитами Дорога скорби. В современной Украине Бабий Яр стал историко-мемориальным комплексом национального значения. На сайте этого заповедника в качестве эпиграфа приводятся слова из поэмы Евтушенко. Когда в прошлом году отмечалось семидесятипятилетие этой трагедии, президент Украины заявил, что создание мемориала Холокоста в Бабьем Яре имеет значение для всего человечества, поскольку оно должно помнить об опасности ненависти, фанатизма и расизма.

В 2011 году исполнилось 50 лет со дня публикации стихотворения Евгения Евтушенко "Бабий Яр". Я полагаю, что в истории человечества не было других поэтических строк, которые нашли бы такой немедленный и широкий отклик во всем мире, как эти строки Евгения Евтушенко.

Подробности о Бабьем Яре я узнал от молодого киевского писателя Анатолия Кузнецова. Он был свидетелем того, как людей собирали, как их вели на казнь. Он тогда был мальчиком, но хорошо все помнил. Когда мы пришли на Бабий Яр, то я был совершенно потрясен тем, что увидел. Я знал, что никакого памятника там нет, но ожидал увидеть какой-то знак памятный или какое-то ухоженное место. И вдруг я увидел самую обыкновенную свалку, которая была превращена в такой сэндвич дурнопахнущего мусора. И это на том месте, где в земле лежали десятки тысяч ни в чем не повинных людей: детей, стариков, женщин. На наших глазах подъезжали грузовики и сваливали на то место, где лежали эти жертвы, все новые и новые кучи мусора. Я был настолько устыжен увиденным, что этой же ночью написал стихи.

Потом я их читал украинским поэтам, среди которых был Виталий Коротич, и читал их Александру Межирову, позвонив в Москву. А уже на следующий день в Киеве хотели отменить мое выступление. Пришла учительница с учениками, и они мне сказали, что видели, как мои афиши заклеивают. И я сразу понял, что стихи уже известны в КГБ. Очевидно, мои телефонные разговоры прослушивались. Когда я его впервые исполнил публично, возникла минута молчания, мне эта минута показалась вечностью... А потом... Там маленькая старушка вышла из зала, прихрамывая, опираясь на палочку, прошла медленно по сцене ко мне. Она сказала, что была в Бабьем Яру, была одной из немногих, кому удалось выползти сквозь мертвые тела. Она поклонилась мне земным поклоном и поцеловала мне руку. Мне никогда в жизни никто руку не целовал.

Хорошо запомнил, как пришел старичок-наборщик, принес мне чекушечку водки початую с соленым огурцом и сказал: "Ты держись, напечатают, вот ты увидишь". Потом приехала жена Косолапова. Как мне рассказывали, она была медсестрой во время войны, вынесла очень многих с поля боя. Побыли они там вместе примерно минут сорок. Потом они вместе вышли, она подходит ко мне, не плакала, но глаза немного влажные. Смотрит на меня изучающе, улыбается, говорит: "Не беспокойтесь, Женя, мы решили быть уволенными".И я решил дождаться утра, не уходил. И там еще остались многие. А неприятности начались уже на следующий день. Приехал заведующий отделом ЦК, стал выяснять, как это проморгали, пропустили? Но уже было поздно. Это уже продавалось, и ничего уже сделать было нельзя. А Косолапова действительно уволили. Ведь он шел на амбразуру сознательно, он совершил настоящий подвиг по тем временам.

В течение недели пришло тысяч десять писем, телеграмм и радиограмм даже с кораблей. Распространилось стихотворение просто как молния. Его передавали по телефону. Тогда не было факсов. Звонили, читали, записывали. И что особенно характерно: это были в основном русские люди! Мне даже с Камчатки звонили. Я поинтересовался: "Как же вы читали, ведь еще не дошла до вас газета? Нет, говорят, нам по телефону прочитали, мы записали со слуха". Много было искаженных и ошибочных версий. А потом начались нападки официальные.

Невероятная. Это уникальный в истории случай.

В течение недели стихотворение было переведено на 72 языка и напечатано на первых полосах всех крупнейших газет, в том числе и американских. Еще запомнил, как пришли ко мне огромные, баскетбольного роста ребята из университета. Они взялись меня добровольно охранять, хотя случаев нападения не было. Но они могли быть.

БАБИЙ ЯР

Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Мне страшно.
Мне сегодня столько лет, как самому еврейскому народу.
Мне кажется сейчас - я иудей.
Вот я бреду по древнему Египту.
А вот я, на кресте распятый, гибну, до сих пор на мне - следы гвоздей.
Мне кажется, что Дрейфус - это я.
Мещанство - мой доносчик и судья.
Я за решеткой.
Я попал в кольцо.
Затравленный, оплеванный, оболганный.
И дамочки с брюссельскими оборками, визжа, зонтами тычут мне в лицо.
Мне кажется - я мальчик в Белостоке.
Кровь льется, растекаясь по полам.
Бесчинствуют вожди трактирной стойки и пахнут водкой с луком пополам.
Я, сапогом отброшенный, бессилен.
Напрасно я погромщиков молю.
Под гогот:"Бей жидов, спасай Россию!"- насилует лабазник мать мою.
О, русский мой народ! - Я знаю - ты
По сущности интернационален.
Но часто те, чьи руки нечисты, твоим чистейшим именем бряцали.
Я знаю доброту твоей земли.
Как подло,что, и жилочкой не дрогнув, антисемиты пышно нарекли себя
Союзом русского народа"!
Мне кажется -я - это Анна Франк, прозрачная, как веточка в апреле.
И я люблю.
И мне не надо фраз.
Мне надо,чтоб друг в друга мы смотрели.
Как мало можно видеть, обонять!
Нельзя нам листьев и нельзя нам неба.
Но можно очень много - это нежно друг друга в темной комнате обнять.
Сюда идут?
Не бойся? это гулы самой весны - она сюда идет.
Иди ко мне.

Дай мне скорее губы.
Ломают дверь?
Нет - это ледоход...
Над Бабьим Яром шелест диких трав.
Деревья смотрят грозно, по-судейски.
Все молча здесь кричит, и, шапку сняв, я чувствую, как медленно седею.
И сам я, как сплошной беззвучный крик, над тысячами тысяч погребенных.
Я - каждый здесь расстрелянный старик.
Я - каждый здесь расстрелянный ребенок.
Ничто во мне про это не забудет!
"Интернационал" пусть прогремит, когда навеки похоронен будет последний на земле антисемит.
Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой я всем антисемитам, как еврей,
и потому - я настоящий русский!

Евгений Евтушенко.

«Еврея кровь бурлит в душе моей

И ненавистен злобой заскорузлой

Лишь только потому, что я еврей

Антисемитской своре всесоюзной».

Брин пишет:

После того, как Шостакович написал на стихи симфонию, Евтушенко, пользуясь авторским правом, изменил ключевые по смыслу строфы «Бабьего Яра», фактически уничтожив его, хотя после публикации в изменении не было необходимости. Во всех своих сборниках и собраниях Евтушенко публикует вместо «Бабьего Яра» только выхолощенную пародию. Шостакович отказался изменить в партитуре даже одну ноту, поэтому после нескольких исполнений в 1963 году Тринадцатая симфония сразу же была запрещена и больше не исполнялась. Легкость с которой Евтушенко изорудовал стихотворение и его покровительство Хрущевым, вызывают аналог Лебедева-Кумача, ставшего официальным автором многих стихов, настоящие авторы которых были уничтожены. Возможно, что когда-нибудь архивы КГБ рассекретят и мы узнаем, кто в действительности написал «Бабий Яр».

«Изменений в первой части («Бабий Яр») было два: между 2-3 цифрами партитуры и между 24-26.

Было:
Мне кажется, сейчас я иудей –
Вот я бреду по Древнему Египту.
А вот я на кресте распятый гибну
И до сих пор на мне следы гвоздей!

Стало:
Я тут стою, как будто у криницы,
дающей веру в наше братство мне.
Здесь русские лежат и украинцы,
с евреями лежат в одной земле.

Было:
И сам я как сплошной беззвучный крик
Над тысячами тысяч убиенных,
я каждый здесь расстрелянный старик,
я каждый здесь расстрелянный ребенок.

Стало:
Я думаю о подвиге России,
фашизму преградившей путь собой,
до самой наикрохотной росинки
мне близкой всею сутью и судьбой.

Во всех своих сборниках и собраниях Евтушенко публикует вместо «Бабьего Яра» только выхолощенную пародию. Шостакович отказался изменить в партитуре даже одну ноту, поэтому после нескольких исполнений в 1963 году, которые все же состоялись, несмотря на упорные попытки властей их сорвать, Тринадцатая симфония сразу же была запрещена и больше не исполнялась. «Д.Шостаковичу изменило присущее ему всегда чувство времени, чувство высокой ответственности… композитор, которого мы считаем большим мыслителем, возводит мелкий жизненный случай в ранг чуть ли не народной трагедии» («Советская Белоруссия», 2 апреля 1963 г.).

Легкость с которой Евтушенко изорудовал стихотворение и его покровительство Хрущевым, вызывают аналог Лебедева-Кумача, ставшего официальным автором многих стихов, настоящие авторы которых были уничтожены. Возможно, что когда-нибудь архивы КГБ рассекретят и мы узнаем, кто в действительности написал «Бабий Яр».

МАСТЕР ВОЛАНД

... "Благодаря международному резонансу стихов "Бабий Яр" и "Наследники Сталина" Евтушенко стали приглашать за границу, он объехал целый свет".

"На текст "Бабьего Яра" и четырех других стихотворений Евтушенко Дмитрий Шостакович написал Тринадцатую симфонию. Ее премьера 18 декабря 1962 года была встречена громоподобной овацией."

"Однако включить его в свои сборники поэт не мог. Второй раз "Бабий Яр" был опубликован лишь в трехтомном собрании его сочинений, вышедшем в 1983 году".

– Юрий Александрович, как так получилось, что вашими стихами "попользовались" другие люди? Неужели никак нельзя было уберечься от потерь?

– Ну, как тут убережешься? Стихи у меня очень сильные и в искушение людей вводили страшное. Печатался я с большим трудом, а стихотворение, если оно еще ненапечатанное, в какой-то мере бесхозное, ничье. Кто первым его напечатал, тот и автор. Я даже в какой-то мере их понимаю, что сложно было устоять. Но устоять настоящему поэту, истинной творческой личности, было необходимо, иначе он уже не мог достойно нести это звание. В какой-то мере я являл Божескую или Дьявольскую проверку людей на вшивость. Многие, к сожалению, этой проверки не прошли.

– И кто же в числе первых, не прошедших этой проверки?
– Женя Евтушенко. Да, вот так. Он воспользовался только одним моим стихотворением. Сейчас расскажу, как это было. В годы нашей молодости мы дружили. Я запросто приходил к нему домой, мы читали друг другу только что написанное, и уже тогда было ясно, что все его творения я с лихвой перекрываю. Женя грустнел после моего чтения, потом лихорадочно садился за машинку и слезно просил меня продиктовать ему что-то из только что прочтенного, но еще неопубликованного. Я диктовал, конечно, что мне – жалко? Потом одно из стихотворений он, с некоторыми изменениями, напечатал под своей фамилией. Это стихотворение потом стало знаменитым, одним их лучших в его творчестве. Я имею в виду "Бабий Яр".

– Расскажите как это произошло?

– Я в то время отправился в места не столь отдаленные. Я вел тогда довольно стремную жизнь, и как-то попался в руки властям, 12 апреля 1960 года был суд на до мной, потом меня посадили на 8 лет, правда, я вышел намного раньше. Женя, наверное, подумал, что я не скоро вернусь на свободу, а если вернусь, то мне будет не до стихов. Захожу как-то в лагерную библиотеку, беру "Литературную газету" и вижу это свое стихотворение под фамилией Евтушенко. Я сначала глазам своим не поверил, но потом поверить все ж таки пришлось.

– И что вы потом сказали Евтушенко?
– Когда я освободился, я встретил Женю и спросил его, зачем он это сделал. Как ни странно, он ничуть не смутился и сказал, что, поскольку я сел, он решил таким вот интересным образом спасти это прекрасное стихотворение, не дать ему пропасть, оно ведь нужно людям. Я не нашелся, что ответить на подобное заявление, настолько оно меня поразило. Потом успокоился, простил его, но запретил это стихотворение в дальнейшем как-то использовать: публиковать, ставить в книги».

--------

К слову сказать, стихотворение это было вовсе и не из творческого репертуара Евтушенко, почему оно сразу вызвало подозрение у многих. Оно было слишком острым, слишком смелым для него, слишком настоящим, если можно так выразиться. Каким бы смелым не был Евтушенко в те годы, в годы оттепели, но до смелости Влодова ему было далеко. И хотя в те годы можно уже было играть в свободу слова, но именно только играть и не более. И все, официально разрешенные поэты знали это, но грани дозволенного в своей игре не переходили. И Евтушенко тоже. Иначе можно было лишиться всего.

Влодову же лишаться было особо нечего, так как он ничего и не имел, поэтому он и был по-настоящему искренним в своем творчестве, и не боялся ни трудных тем, ни трудных вопросов. А одним из этих проклятых вопросов была как раз еврейская тема, которой ни один здравомыслящий поэт не стал бы касаться, повинуясь инстинкту самосохранения. Евтушенко, как поэт официальный, прекрасно это понимал, и в здравом уме и в твердой памяти не стал бы затрагивать этот злополучный вопрос.

Этот вопрос взялся разрабатывать Влодов, поскольку инстинкта самосохранения не имел, и его вечно заносило в какие-нибудь проблемные дебри. Ну, так вот. Влодов, по-национальности, был наполовину русским, наполовину евреем. Полукровкой, как он говорил. Поэтому он в разные периоды своей жизни был то сионистом, то антисемитом, в зависимости от того, какое крыло в его жизни перевешивало. Он заступался за тех, кого обижали, так сказать. В те годы перевесило еврейское крыло, и он активно начал писать стихи явной сионистской направленности, это стало на какой-то период его темой, и также выступал с этим стихами в больших аудиториях. Пока ему не запретили.

Также Осокина вспоминает, что Влодов один раз грубо ответил Евтушенко: «Пошел ты вон, графоманская морда!».

Что до Евтушенко, - пишет Осокина, - то внутреннее соперничество и неприятие будет наблюдаться у Влодова к нему в течение всей жизни. Также как и у Евтушенко к нему. Я думаю, Евтушенко всю жизнь жил и с Влодовым, присутствующим немым упреком за кадром русскоязычной литературы, и с этим «Бабьим Яром», как с бельмом в глазу. Он еще пытается хорохориться перед тем же Юрием Беликовым, журналистом и поэтом из Перми, отвечая на его вопрос, о том, знает ли он поэта Юрия Влодова. Да, Евтушенко сказал, что в истории русской литературы он такого имени не знает. Но вряд ли ему было весело от этих своих, может быть, и крылатых слов. Ведь он тоже приложил руку к тому, чтобы опустить имя Влодова в реку забвения.

===========

Честно говоря, не очень хочется вникать в эти еврейские графоманские разборки по поводу посредственного стишка, но тем кто знает непомерно амбициозного и беспринципного Евтушенко, вся эта история с украденным стихом представляется довольно правдивой.

См. также:

На снимке: Евгений Евтушенко (1961 г.)

Евгений Евтушенко. Поэма «Бабий Яр»

По просьбе Виктора Некрасова Анатолий Кузнецов привел молодого поэта Евгения Евтушенко в Бабий Яр. Это был уже август 1961 год. После окончания войны прошло 16 лет. Вместо памятников погибшим людям, он увидел свалку мусора и запустение.
Евгений Евтушенко пишет:

– Когда мы [с Анатолием Кузнецовым. МК] пришли на Бабий Яр, то я был совершенно потрясен тем, что увидел. Я знал, что никакого памятника там нет, но ожидал увидеть какой-то знак памятный или какое-то ухоженное место. И вдруг я увидел самую обыкновенную свалку, которая была превращена в такой сэндвич дурнопахнущего мусора. И это на том месте, где в земле лежали десятки тысяч ни в чем не повинных людей: детей, стариков, женщин. На наших глазах подъезжали грузовики и сваливали на то место, где лежали эти жертвы, все новые и новые кучи мусора.

Евтушенко не мог даже намекнуть о Куренёвской трагедии, – этот материал никто бы не пропустил, а сам он был бы обвинен в клевете и еще, бог знает, в чем. Да и мысли его были о расстрелянных в Бабьем Яре.

Кузнецов впоследствии напишет об этом дне: “Евтушенко, с которым мы дружили и учились в одном институте, задумал свое стихотворение в день, когда мы вместе однажды пошли к Бабьему Яру. Мы стояли над крутым обрывом, я рассказывал, откуда и как гнали людей, как потом ручей вымывал кости, как шла борьба за памятник, которого так и нет”.

И Евгений Евтушенко написал о том, что поразило его в самое сердце – о памяти людской, и нравственная сила его поэмы начала ломать черствость и бездушие правящей власти.

Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Мне страшно.
Мне сегодня столько лет,
как самому еврейскому народу.

Мне кажется сейчас –
я иудей.
Вот я бреду по древнему Египту.
А вот я, на кресте распятый, гибну,
и до сих пор на мне – следы гвоздей.

Мне кажется, что Дрейфус –
это я.
Мещанство –
мой доносчик и судья.
Я за решеткой.
Я попал в кольцо.
Затравленный,
оплеванный,
оболганный.
И дамочки с брюссельскими оборками,
визжа, зонтами тычут мне в лицо.

Мне кажется –
я мальчик в Белостоке.
Кровь льется, растекаясь по полам.
Бесчинствуют вожди трактирной стойки
и пахнут водкой с луком пополам.
Я, сапогом отброшенный, бессилен.
Напрасно я погромщиков молю.
Под гогот:
"Бей жидов, спасай Россию!"-
насилует лабазник мать мою.

О, русский мой народ! -
Я знаю –
ты
По сущности интернационален.
Но часто те, чьи руки нечисты,
твоим чистейшим именем бряцали.
Я знаю доброту твоей земли.
Как подло,
что, и жилочкой не дрогнув,
антисемиты пышно нарекли
себя "Союзом русского народа"!

Мне кажется –
я – это Анна Франк,
прозрачная,
как веточка в апреле.
И я люблю.
И мне не надо фраз.
Мне надо,
чтоб друг в друга мы смотрели.

Как мало можно видеть,
обонять!
Нельзя нам листьев
и нельзя нам неба.
Но можно очень много –
это нежно
друг друга в темной комнате обнять.

Сюда идут?
Не бойся - это гулы
самой весны –
она сюда идет.
Иди ко мне.
Дай мне скорее губы.
Ломают дверь?
Нет – это ледоход...

Над Бабьим Яром шелест диких трав.
Деревья смотрят грозно,
по-судейски.
Все молча здесь кричит,
и, шапку сняв,
я чувствую,
как медленно седею.

И сам я,
как сплошной беззвучный крик,
над тысячами тысяч погребенных.
Я –
каждый здесь расстрелянный старик.
Я –
каждый здесь расстрелянный ребенок.

Ничто во мне
про это не забудет!
"Интернационал"
пусть прогремит,
когда навеки похоронен будет
последний на земле антисемит.

Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам,
как еврей,
и потому –
я настоящий русский!
1961

Поэт прочел «Бабий Яр» со сцены Политехнического музея. Вот, что рассказывает очевидец (взято у Дмитрия Цвибеля «Бабий яр». Киев еврейский. На сайте:
«В середине сентября 1961 г. поэт Евгений Евтушенко впервые прочел свое стихотворение «Бабий Яр», сделавшее его всемирно известным.

Мне посчастливилось быть в этот день на творческом вечере поэта, который проходил в Москве в Политехническом музее. Задолго до начала вся площадь перед музеем была заполнена людьми, жаждущими билетов. Порядок обеспечивала конная милиция. Несмотря на наличие билета, я долго пробирался к зданию музея и с трудом попал на балкон третьего яруса.

Евтушенко опоздал на 40 минут, он сам не смог пробиться через плотную толпу людей. Помогли милиционеры, буквально на руках внеся его в музей. В зале были
заполнены не только все проходы, но и сцена, где вплотную стояли стулья, а там, где их не было, люди просто садились на пол. Для поэта была оставлена площадь не более одного квадратного метра.

Евтушенко читал свои уже известные стихи и новые, написанные после недавней поездки на Кубу. Однако чувствовалось, что публика ожидает чего-то необычного. И вот в конце второго отделения Евтушенко объявил: «А сейчас я вам прочитаю стихотворение, написанное после моей поездки в Киев. Я недавно вернулся оттуда, и вы поймете, о чем я говорю». Он вынул из кармана листки с текстом, но, по-моему, ни разу в них не заглянул.

И раздалось в замершем зале медленное чеканное: «Над Бабьим Яром памятников нет...». В мертвой тишине слова поэта звучали, как удары молота: стучали в мозг, в сердце, в душу.
Мороз ходил по спине, слезы сами текли из глаз. В зале в мертвой тишине послышались всхлипывания.

В середине стихотворения люди начали, как завороженные, подниматься и до конца слушали стоя. И когда поэт закончил стихотворение словами: «Я всем антисемитам, как еврей, и потому - я настоящий русский», - зал еще какое-то время молчал. А потом взорвался. Именно «взорвался». Тому, что произошло, я не могу найти другого слова. Люди вскакивали, кричали, все были в каком-то экстазе, необузданном восторге. Раздавались крики: «Женя, спасибо! Женя, спасибо!» Люди, незнакомые люди, плакали, обнимали и целовали друг друга.

И это делали не только евреи: большинство в зале были, естественно, русскими. Но сейчас не было в зале ни евреев, ни русских. Были люди, которым надоела ложь и вражда, люди, которые хотели очиститься от сталинизма. На дворе 1961 год, наступила знаменитая «оттепель», когда народ после многих лет молчания получил возможность говорить правду. Ликование продолжалось долго. Образовался коридор, по которому десятки людей подносили поэту букеты цветов, затем их стали передавать по цепочке. Цветы клали прямо на сцену к ногам поэта.

«Женя, еще! Женя, еще!» - кричали люди, а он стоял, оглушенный и растерянный. Наконец Евтушенко поднял руку, зал затих. Никто не садился: стихотворение слушали стоя.
И после второго раза «Бабий Яр» звучал и как память о погибших евреях, и как осуждение антисемитизму, и как проклятье прошлому. Впервые во весь голос было сказано, что в Бабьем Яре были расстреляны не просто «мирные советские люди», а евреи. И только потому, что они были евреями».

Рецензии

Интервью с Влодовым" – Юрий Александрович, как так получилось, что вашими стихами "попользовались" другие люди? Неужели никак нельзя было уберечься от потерь?
– Ну, как тут убережешься? Стихи у меня очень сильные и в искушение людей вводили страшное. Печатался я с большим трудом, а стихотворение, если оно еще ненапечатанное, в какой-то мере бесхозное, ничье. Кто первым его напечатал, тот и автор. Я даже в какой-то мере их понимаю, что сложно было устоять. Но устоять настоящему поэту, истинной творческой личности, было необходимо, иначе он уже не мог достойно нести это звание. В какой-то мере я являл Божескую или Дьявольскую проверку людей на вшивость. Многие, к сожалению, этой проверки не прошли.
– И кто же в числе первых, не прошедших этой проверки?
– Женя Евтушенко. Да, вот так. Он воспользовался только одним моим стихотворением. Сейчас расскажу, как это было. В годы нашей молодости мы дружили. Я запросто приходил к нему домой, мы читали друг другу только что написанное, и уже тогда было ясно, что все его творения я с лихвой перекрываю. Женя грустнел после моего чтения, потом лихорадочно садился за машинку и слезно просил меня продиктовать ему что-то из только что прочтенного, но еще неопубликованного. Я диктовал, конечно, что мне – жалко? Потом одно из стихотворений он, с некоторыми изменениями, напечатал под своей фамилией. Это стихотворение потом стало знаменитым, одним их лучших в его творчестве. Я имею в виду "Бабий Яр".
– Не расскажете, как это произошло?
– Я в то время отправился в места не столь отдаленные. Я вел тогда довольно стремную жизнь, и как-то попался в руки властям, 12 апреля 1960 года был суд надо мной, и меня посадили на 8 лет, правда, я вышел намного раньше. Женя, наверное, думал, что я не скоро вернусь на свободу, а если вернусь, то мне будет не до стихов. Захожу как-то в лагерную библиотеку, беру "Литературную газету" и вижу это свое стихотворение под фамилией Евтушенко. Я сначала глазам своим не поверил, но потом поверить все ж таки пришлось.
– И что вы потом сказали Евтушенко?
– Когда я освободился, встретил Женю и спросил его, зачем он это сделал. Как ни странно, он ничуть не смутился и сказал, что, поскольку я сел, он решил таким вот интересным образом спасти это прекрасное стихотворение, не дать ему пропасть, оно ведь нужно людям. Я не нашелся, что ответить на подобное заявление, настолько оно меня поразило. Потом успокоился, простил его, но запретил это стихотворение в дальнейшем как-то использовать: публиковать, ставить в книги»."

«Еврея кровь бурлит в душе моей

И ненавистен злобой заскорузлой

Лишь только потому, что я еврей

Антисемитской своре всесоюзной».

Брин пишет:

После того, как Шостакович написал на стихи симфонию, Евтушенко, пользуясь авторским правом, изменил ключевые по смыслу строфы «Бабьего Яра», фактически уничтожив его, хотя после публикации в изменении не было необходимости. Во всех своих сборниках и собраниях Евтушенко публикует вместо «Бабьего Яра» только выхолощенную пародию. Шостакович отказался изменить в партитуре даже одну ноту, поэтому после нескольких исполнений в 1963 году Тринадцатая симфония сразу же была запрещена и больше не исполнялась. Легкость с которой Евтушенко изорудовал стихотворение и его покровительство Хрущевым, вызывают аналог Лебедева-Кумача, ставшего официальным автором многих стихов, настоящие авторы которых были уничтожены. Возможно, что когда-нибудь архивы КГБ рассекретят и мы узнаем, кто в действительности написал «Бабий Яр».

«Изменений в первой части («Бабий Яр») было два: между 2-3 цифрами партитуры и между 24-26.

Было:
Мне кажется, сейчас я иудей –
Вот я бреду по Древнему Египту.
А вот я на кресте распятый гибну
И до сих пор на мне следы гвоздей!

Стало:
Я тут стою, как будто у криницы,
дающей веру в наше братство мне.
Здесь русские лежат и украинцы,
с евреями лежат в одной земле.

Было:
И сам я как сплошной беззвучный крик
Над тысячами тысяч убиенных,
я каждый здесь расстрелянный старик,
я каждый здесь расстрелянный ребенок.

Стало:
Я думаю о подвиге России,
фашизму преградившей путь собой,
до самой наикрохотной росинки
мне близкой всею сутью и судьбой.

Во всех своих сборниках и собраниях Евтушенко публикует вместо «Бабьего Яра» только выхолощенную пародию. Шостакович отказался изменить в партитуре даже одну ноту, поэтому после нескольких исполнений в 1963 году, которые все же состоялись, несмотря на упорные попытки властей их сорвать, Тринадцатая симфония сразу же была запрещена и больше не исполнялась. «Д.Шостаковичу изменило присущее ему всегда чувство времени, чувство высокой ответственности… композитор, которого мы считаем большим мыслителем, возводит мелкий жизненный случай в ранг чуть ли не народной трагедии» («Советская Белоруссия», 2 апреля 1963 г.).

Легкость с которой Евтушенко изорудовал стихотворение и его покровительство Хрущевым, вызывают аналог Лебедева-Кумача, ставшего официальным автором многих стихов, настоящие авторы которых были уничтожены. Возможно, что когда-нибудь архивы КГБ рассекретят и мы узнаем, кто в действительности написал «Бабий Яр».

МАСТЕР ВОЛАНД

... "Благодаря международному резонансу стихов "Бабий Яр" и "Наследники Сталина" Евтушенко стали приглашать за границу, он объехал целый свет".

"На текст "Бабьего Яра" и четырех других стихотворений Евтушенко Дмитрий Шостакович написал Тринадцатую симфонию. Ее премьера 18 декабря 1962 года была встречена громоподобной овацией."

"Однако включить его в свои сборники поэт не мог. Второй раз "Бабий Яр" был опубликован лишь в трехтомном собрании его сочинений, вышедшем в 1983 году".

– Юрий Александрович, как так получилось, что вашими стихами "попользовались" другие люди? Неужели никак нельзя было уберечься от потерь?

– Ну, как тут убережешься? Стихи у меня очень сильные и в искушение людей вводили страшное. Печатался я с большим трудом, а стихотворение, если оно еще ненапечатанное, в какой-то мере бесхозное, ничье. Кто первым его напечатал, тот и автор. Я даже в какой-то мере их понимаю, что сложно было устоять. Но устоять настоящему поэту, истинной творческой личности, было необходимо, иначе он уже не мог достойно нести это звание. В какой-то мере я являл Божескую или Дьявольскую проверку людей на вшивость. Многие, к сожалению, этой проверки не прошли.

– И кто же в числе первых, не прошедших этой проверки?
– Женя Евтушенко. Да, вот так. Он воспользовался только одним моим стихотворением. Сейчас расскажу, как это было. В годы нашей молодости мы дружили. Я запросто приходил к нему домой, мы читали друг другу только что написанное, и уже тогда было ясно, что все его творения я с лихвой перекрываю. Женя грустнел после моего чтения, потом лихорадочно садился за машинку и слезно просил меня продиктовать ему что-то из только что прочтенного, но еще неопубликованного. Я диктовал, конечно, что мне – жалко? Потом одно из стихотворений он, с некоторыми изменениями, напечатал под своей фамилией. Это стихотворение потом стало знаменитым, одним их лучших в его творчестве. Я имею в виду "Бабий Яр".

– Расскажите как это произошло?

– Я в то время отправился в места не столь отдаленные. Я вел тогда довольно стремную жизнь, и как-то попался в руки властям, 12 апреля 1960 года был суд на до мной, потом меня посадили на 8 лет, правда, я вышел намного раньше. Женя, наверное, подумал, что я не скоро вернусь на свободу, а если вернусь, то мне будет не до стихов. Захожу как-то в лагерную библиотеку, беру "Литературную газету" и вижу это свое стихотворение под фамилией Евтушенко. Я сначала глазам своим не поверил, но потом поверить все ж таки пришлось.

– И что вы потом сказали Евтушенко?
– Когда я освободился, я встретил Женю и спросил его, зачем он это сделал. Как ни странно, он ничуть не смутился и сказал, что, поскольку я сел, он решил таким вот интересным образом спасти это прекрасное стихотворение, не дать ему пропасть, оно ведь нужно людям. Я не нашелся, что ответить на подобное заявление, настолько оно меня поразило. Потом успокоился, простил его, но запретил это стихотворение в дальнейшем как-то использовать: публиковать, ставить в книги».

--------

К слову сказать, стихотворение это было вовсе и не из творческого репертуара Евтушенко, почему оно сразу вызвало подозрение у многих. Оно было слишком острым, слишком смелым для него, слишком настоящим, если можно так выразиться. Каким бы смелым не был Евтушенко в те годы, в годы оттепели, но до смелости Влодова ему было далеко. И хотя в те годы можно уже было играть в свободу слова, но именно только играть и не более. И все, официально разрешенные поэты знали это, но грани дозволенного в своей игре не переходили. И Евтушенко тоже. Иначе можно было лишиться всего.

Влодову же лишаться было особо нечего, так как он ничего и не имел, поэтому он и был по-настоящему искренним в своем творчестве, и не боялся ни трудных тем, ни трудных вопросов. А одним из этих проклятых вопросов была как раз еврейская тема, которой ни один здравомыслящий поэт не стал бы касаться, повинуясь инстинкту самосохранения. Евтушенко, как поэт официальный, прекрасно это понимал, и в здравом уме и в твердой памяти не стал бы затрагивать этот злополучный вопрос.

Этот вопрос взялся разрабатывать Влодов, поскольку инстинкта самосохранения не имел, и его вечно заносило в какие-нибудь проблемные дебри. Ну, так вот. Влодов, по-национальности, был наполовину русским, наполовину евреем. Полукровкой, как он говорил. Поэтому он в разные периоды своей жизни был то сионистом, то антисемитом, в зависимости от того, какое крыло в его жизни перевешивало. Он заступался за тех, кого обижали, так сказать. В те годы перевесило еврейское крыло, и он активно начал писать стихи явной сионистской направленности, это стало на какой-то период его темой, и также выступал с этим стихами в больших аудиториях. Пока ему не запретили.

Также Осокина вспоминает, что Влодов один раз грубо ответил Евтушенко: «Пошел ты вон, графоманская морда!».

Что до Евтушенко, - пишет Осокина, - то внутреннее соперничество и неприятие будет наблюдаться у Влодова к нему в течение всей жизни. Также как и у Евтушенко к нему. Я думаю, Евтушенко всю жизнь жил и с Влодовым, присутствующим немым упреком за кадром русскоязычной литературы, и с этим «Бабьим Яром», как с бельмом в глазу. Он еще пытается хорохориться перед тем же Юрием Беликовым, журналистом и поэтом из Перми, отвечая на его вопрос, о том, знает ли он поэта Юрия Влодова. Да, Евтушенко сказал, что в истории русской литературы он такого имени не знает. Но вряд ли ему было весело от этих своих, может быть, и крылатых слов. Ведь он тоже приложил руку к тому, чтобы опустить имя Влодова в реку забвения.

===========

Честно говоря, не очень хочется вникать в эти еврейские графоманские разборки по поводу посредственного стишка, но тем кто знает непомерно амбициозного и беспринципного Евтушенко, вся эта история с украденным стихом представляется довольно правдивой.

См. также: